Вступительное слово о сказке
Сказки, как бы по-взрослому мы ни относились к ним, - это послание детям. Рассказ предков своим потомкам про социальный уклад и правила существования в нем, про семейные ценности и путь становления человека.
Маленький человек начинается свое путешествие в жизнь, в познание и развитие - через тело. Затем к телесности подключается образность, в психике появляются репрезентации объектов и их свойств. Затем объекты связываются в действия и становятся динамическими, они уже не просто существуют, а могут влиять на реальность и преображать действительность, эта связь приоткрывается для маленького существа.
Дальше происходит удивительное. Малыш переходит границу мира животного и человеческого. Он обретает следующий уровень представленности внешнего мира во внутреннем: уровень словесной символизации. Сначала слово становится знаком, означающим, а затем символом. Тогда за одним словом – начинает скрываться и раскрываться целый мир.
По мере взросления маленького человека, слова и символы нагружаются и обогащаются его собственным опытом. И через эти же слова и символы человек присоединяется к коллективному опыту, который прожили, осмыслили и переработали его предки. Квинтэссенция мудрости наших пра-родителей заложена в мифах и легендах, сказаниях и сказках.
В детстве опыт предков еще не может быть осмыслен, переработан и репрезентирован вовнутрь. Но облаченный в форму сказки, он помогает прокладывать мыслительные пути, создает контур внутреннего мира в виде образов. Сказка помогает малышу проходить непростые испытания на пути взросления.
Сказка показывает нам, как выглядел наш райский сад растворенности в мире, помогает узнать цену и ценность прохождения разделения со значимыми взрослыми, она показывает единство и непрекращающуюся борьбу добра и зла, черного и белого, жизни и смерти. В сказке мы узнаем про существование мира мужского и мира женского, приоткрываем таинство инициации маленького человека во взрослую жизнь.
Сказки, которые привычны нам с детства, рассказывают о пути героя, протагониста. Он встречается с неразрешимой задачей, после чего проходит разные испытания, благодаря которым обогащает свое внутреннее содержание, становясь на следующую ступень развития. Теперь герой изменился, он может решить поставленную жизнью задачу.
А бывают и такие сказки, которые рассказывают об искаженных, тупиковых жизненных путях. Тех путях, которые не приводят героя к наполненности и целостности, к радости жизни и готовности к дальнейшему познанию. Такие герои обычно оказываются за пределами социального поддерживающего круга, на обочине жизни. Они застревают в непрожитых, не интегрированных эпизодах своего опыта. И вынуждены повторять этот опыт вновь и вновь, будучи не в силах вырваться из подземелья своей грусти и печали, горя и меланхолии.
В детстве меня завораживали и невероятно страшили Амурские сказки. Это предания коренных народов Дальнего Востока, которые сильно отличаются от привычных русских сказок. Они удивительны и образным строем, и непривычной эмоциональной составляющей, и самим сюжетом, который для ребенка непостижим. Наверное, поэтому влияние такой сказки особенно чарующе и в чем-то пугающе.
Сегодня я взяла в руки книгу Амурских сказок, с невероятными иллюстрациями Геннадия Павлишина, и погрузилась в это щемящее детское состояние беспредельного любопытства и пронизывающего страха перед тайнами мира.
Поделюсь с вами сказкой про Недобрую Ладо, которая прошла свой жизненный путь на страницах амурских эпосов.
Сказка
Это было настолько давно, что где река текла – там сопки стоят, где камни лежали – теперь леса выросли. У семьи охотников очень долго не было детей. И наконец, у них родилась дочка. Отец очень сына хотел, но и дочке обрадовался, а мать от радости просто не знала куда деваться. Они все делали, чтобы их дочка выросла хорошей, красивой да счастливой. Мать целый год не звала дочку по имени, чтобы злые черти не узнали о ней. Называла мать дочку «моя хорошая», «моя дорогая».
Выросла Ладо красавицей, старики глядели на нее и нарадоваться не могли. Одно только плохо получилось: ничего Ладо делать не умела. Не хотела мать, чтобы руки у Ладо огрубели от работы, так она ничему и не научилась.
Ходит Ладо по деревне стройная да легкая. Парни смотрят на красавицу, глаз отвести не могут, а подступиться не смеют. Сватались к ней самые достойные ребята деревни: лучший охотник, лучший рыбак, парень с быстрейшей собачьей упряжкой на всю деревню. И все они ей были не милы: то пахнут плохо, то слишком много им помогать нужно в совместной жизни. Отступились женихи.
Послушала мать, и говорит дочери, что нехорошо людей их работой попрекать. Рассердилась Ладо на мать: «Знаю я, что вы давно хотите от меня избавиться!». Мать разубеждает ее, говорит, чтобы дочь жила с ними, с родителями, как ей хочется и хоть всю жизнь. Успокоилась Ладо, замолчала.
Только – кто с горы катится, тот с собой и камни скатывает. Прогнала Ладо женихов, а потом и родители ей немилы стали. То отец с рыбной ловли мокрый пришел, то мать некрасивый халат надела, да не то и не так приготовила. Заплакала мать: никак дочери не угодишь! Позвала соседских ребят и отдала им еду. Те едят да нахваливают, как вкусно!
Тут совсем разозлилась Ладо. Оттолкнула мать, затопала ногами, выскочила из дома. Оглянулась вокруг – все ей нехорошим кажется: и грязно, и дымно, и люди некрасивые. Посмотрела вверх, видит – лебеди летят, белые, чистые, красивые. Закричала Ладо: «Через спину перекачусь, заплачу, белым лебедем стану! С лебедями полечу в незнаемые края, чистых людей искать буду! Другую мать найду!». Через спину перекатилась, белоснежными крыльями покрылась, в воздух поднялась и полетела.
Заплакала мать, закричала, дочь свою звать стала. Даже не оглянулась Ладо на мать.
Подлетела Ладо к косяку лебедей. Отвечает на вопрос лебедей, мол, откуда она: что хочет с ними полететь, найти чистых, рыбой не пахнущих людей и другую мать. Не пустили ее лебеди, сказали, что у человека только одна мать, другой – нету.
Полетела она в одиночку. Летит и на мать и на лебедей злится. Думает, что сама полетит и найдет чистое место, других людей и мать другую.
Долго плакала мать, дочку потерявши. Все в небо смотрела, куда Ладо улетела. Про огонь в очаге забывать стала. Стал он гаснуть и погас совсем. Ушел огонь из дома. Ушла жизнь из дома. Умерла мать Ладо.
Прошло время. Прилетели лебеди из далеких стран. Прилетела и Ладо. Видно, не нашла себе другой матери. Стала кружить над своей деревней, звать свою мать: «Через спину перекачусь, заплачу, опять девушкой стану! Старую мать свою обниму, слезы её утру…». Никто не выходит из дома. Вьется Ладо в небе, плачет. Не может девушкой обернуться…
Целое лето летала над родной деревней, все ждала, когда мать из дома выйдет, её встретит. Так и не дождалась.
Когда холодный ветер с Амура повеял, улетела Ладо в теплые края. С тех пор каждую весну прилетает она, кричит, мать свою зовет – и не дозовется.
Аналитические размышления
Очень ждали родители рождения ребенка. К моменту появления на свет дочки – они уже были скорей в возрасте бабушки и дедушки, а не родителей. Образовалось расстояние больше чем в одно поколение, между ними и ребенком.
Родители, становящиеся отцом и матерью в преклонном возрасте, возможно, гиперинвестируют своего ребенка. Удержание их родительской функции и энергии было столь велико за прошедшие годы, что всю накопленную нерастраченную любовь они вкладывают в свое дитя без оглядки. Родитель как будто забывает, что он не вечен. Он смотрит на счастье своего ребенка «здесь и сейчас», и не видит, сколь тяжело будет ребенку в дальнейшем, когда он окажется без столь сильной опоры на родителей.
Вот она маленькая Ладо, нарциссическое продолжение своей матери. Этот маленький сгусток жизни, в котором мама продолжает себя: видит себя красивой, освобожденной от утомительного труда, купающейся во внимании и легкости. Она не отделяет воображаемую «счастливую себя в дочке» от действительной дочки, не видит детских ее потребностей и интересов. У дочки целый год нет даже собственного имени, ведь она «всего лишь» продолжение матери. Кто же станет давать имя своей руке или ноге?
Что зарождает в ребенке любопытство к миру, жажду познания и деятельности, истинное довольство самим собой, радость самой жизни? Это ощущение непознанного таинства, того, до чего ты еще не успел дотянуться, но очень хочешь. Возможно, столь сильно любящая мама, не давала младенцу нужной дозы одиночества для фантазирования значимых объектов. Ребенок остается в ощущении всемогущества по отношению к миру. Ему не нужно прикладывать усилия для познания этого мира и взаимодействия с ним.
Ладо чрезмерно долго не выходила из слияния с матерью. Как в такой ситуации сформировались собственные механизмы отреагирования возбуждения?
Она росла в ситуации «постоянной удовлетворенности». Не образовывалось столь необходимого зазора между возникновением влечения и снятия напряжения. Это погашало природный интерес и любопытство к внешнему миру. Ладо было не интересно управляться с объектами этого мира, что снижало направленность на них внимания и уменьшало либидинальную заряженность.
Инвестиции замкнулись в нарциссическом круге, любопытство к окружающему миру погашено, Ладо оказывается замкнутой системой без обмена энергиями и влечениями. Она начинает жить в нарциссическом мифе самодостаточности.
Где же отец в этой истории? Мы знаем, что он тоже ждал ребенка, но хотел сына. Можно представить, что инвестиции отца в ребенка были малы. Дочкой в большей степени занималась мать. Отца как будто нет в истории семьи; он не появляется как недостижимый объект влечений и идеал для дочки, он не встает клином между матерью и дочкой как супруг матери. Отец не забирает часть внимания и либидо матери на себя. И мать направляет влечения на дочь. Ладо не имеет возможности отгоревать свою отдельность от пары родителей, и перенаправить свое влечение на поиск нового объекта инвестирования.
Какое сверх-Я сформировано у этого ребенка? Оно не вобрало в себя идеальных родителей, иерархическое социальное устройство и понимание своего места в общем пространстве. Психические инстанции как будто не отделены. Эго ребенка слито с его родителями, они не отдельные существа, требующие уважения и благодарности. Они всего лишь продолжение распухшего эго Ладо, руки и ноги этого эго, которые работают на его удовлетворение. Любовь, как исключительное уважение и послушание – не доступны Ладо, от эго просто не отделились объекты, к которым можно испытывать такие чувства.
Ладо вошла в этап проживания нарциссического женского несовершенства, но все это несовершенство помещено в родителей, которые начинают раздражать ее. Ладо застревает в аутоэротизме, ничто снаружи ее не оказывается столь совершенным, как она сама. Деревня грязная, люди плохо пахнут, женихи все недостойные.
А мог ли вообще существовать для нее достойный жених? Похоже, мужчины не существуют в психической реальности Ладо, они не различимы, они все как один, неидеальный, неподходящий. Она готова увидеть и полюбить только собственное отражение, которое отправляется искать в новом «чистом» мире.
На пике нарциссической ярости Ладо превращается в лебедя. Она будто покидает мир телесный, живой и наполненный несовершенствами. Ладо отказывается от земной женской природы, от своей матери. Она отправляется на поиски чего-то не обнаруженного в детстве; на поиски духа, идеала, отца.
Мать, поместившая огонь своей жизни в Ладо не выносит ее исчезновения. Она угасает, теряя жизненную энергию, рассыпаясь без объекта инвестиций, ее захватывает влечение смерти, которому она отдается.
И снова, где же отец? Он остался только в виде прародителя Ладо, вложившего часть себя в появление ребенка, и растворившись как фигура, в дальнейшей истории, как для дочки, так и для жены.
Ладо не находит свой идеальный дух, свое идеальное воплощение. Она возвращается в ожидании земной поддержки матери, она бы хотела утешить мать, наградить ее своим появлением. Но тело не может существовать без духа, как и дух без тела. Матери больше нет. Тело умирает, отсоединившись от высшей составляющей существа. А дух не может состояться в отсутствие земного телесного воплощения. И остается нереализованным, странствующим, неупокоенным. Так и Ладо остается в вечном цикле проживания своей тоски по утраченному и ненайденному.